НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ «НАУЧНЫЕ ТРУДЫ В.В. КАВЕЛЬМАХЕРА»

В.В. Кавельмахер

ОТЗЫВ

на комплексные научные исследования и предложения

по реставрации алтарной преграды и иконостаса

Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря в Звенигороде

Источник: Кавельмахер В.В. Отзыв на комплексные научные исследования и предложения по реставрации алтарной преграды и иконостаса Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря в Звенигороде. Рукопись. Середина 1990-х гг. Все права сохранены.

Сканирование, форматирование, техническое и литературное редактирование: С.В. Заграевский, 2017 г. Все права сохранены.

Автор исследования: В.М. Пустовалов.

На отзыв представлен «Проект реставрации и приспособления памятника архитектуры XV–XVII вв. – Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря в г. Звенигороде Московской области», ч. II, том IV – «Натурные исследования и предложения по реставрации алтарной преграды и иконостаса Рождественского собора», М., 1992 г. – Архив треста «Мособлстройреставрация», инв. № 001-93.

Рецензент: В.В. Кавельмахер.

«Комплексное исследование алтарной преграды и иконостаса Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря в Звенигороде» архитектора В.М. Пустовалова представляет собой редкий в наши дни пример добровольно взятого на себя и добросовестно выполненного труда по изучению одного из самых сложных в археологическим отношении памятников раннего московского зодчества.

Покрытая фресковой росписью каменная преграда Рождественского собора – со следами трех сменивших друг друга в разное время иконостасов – выдающийся памятник русской церковной археологии, чудом дошедший до наших дней. До 1982 г. преграда обращала на себя внимание главным образом исследователей древнерусской фресковой живописи. В означенном году группа архитекторов BПHPK во главе с С.С. Подъяпольским обнаружила под фресковой росписью на западной плоскости преграды следы стесанного архитектонического убранства. Это открытие превратило редкий по целостности фрагмент церковного интерьера в предмет пристального внимания историков раннемосковской живописи и зодчества.

Однако подготовленная первыми исследователями памятника публикация (Бетин Л.В., Шередега В.И. Алтарная преграда Рождественского собора Савво-Сторожевского монастыря. В сб. «Реставрация и исследования памятников культуры», вып. I. М., 1982. С. 52–55) не оправдала связанных с нею ожиданий, вызвав у читателей и у автора рассматриваемой работы ряд сомнений.

Пользуясь своим положением ведущего архитектора объекта, В.М. Пустовалов развернул в интерьере собора масштабные архитектурно-археологические (сопровождавшиеся архивными изысканиями) исследования. Помимо алтарной преграды в круг рассматриваемых проблем им были включены существующий более трех столетий настоящий иконостас собора и его неоднократно менявшаяся конструкция. Результатом проделанных исследований стала впервые разработанная Пустоваловым и его сотрудниками строительная история алтарной декорации Рождественского собора – от 1405 г. (предполагаемый год постройки памятника) и до XIV столетия.

В публикации 1982 г. вызывало возражение высказанное авторами предположение о протяженности алтарной преграды только между восточными пилонами собора, а не «от стены до стены», как в большинстве русских памятников. Заложив шурф в южном нефе по линии алтарной преграды, Пустовалов установил, что южное звено преграды существовало здесь до устройства перед нею при царе Федоре Алексеевиче раки преподобного Саввы (исследователь утверждает при этом, что толщина преграды в этом простенке была иной, чем в центральном нефе, – ок. 20 см). О факте существования аналогичного – северного – звена преграды исследователь узнал, познакомившись с планом монастыря Н. Леграна (1778 г.). Не довольствуясь полученной информацией, он произвел в северном нефе вскрытие пола и выявил скромные, но достаточно надежные его (звена) остатки. К сожалению, разрушенность основания преграды в обоих нефах не позволила обнаружить ни остатков дверных проемов, ни следов архитектурного убранства. Таким образом, все предлагаемые ниже варианты реконструкции этих участков носят вынужденно гипотетический характер.

Изучению центрального сохранившегося звена алтарной преграды посвящена большая часть исследования. В целях максимально полного охвата материала автором было произведено раскрытие основания преграды, выполнены ее архитектурно-археологические обмеры и подробная фотофиксация. Основное внимание было при этом уделено обращенной в собор западной плоскости преграды (включая плоскости восточных пилонов) – с поздней кирпичной надкладкой над нею. Зондированию же преграды с восточной стороны было, напротив, уделено внимания явно недостаточно, что, как увидим ниже, не преминуло сказаться на характере сделанных выводов.

Автор разбивает строительную историю преграды на шесть хронологических отрезков-этапов. Каждый этап снабжен чертежом-схемой и подробными авторскими комментариями. I этап представляет реконструкцию преграды на 1405 г., II – на 1433–1434 гг., III – на сер. XVI в., IV – на сер. XVII в., V – на 30-е гг. XVIII в., и VI – на 70-е гг. XIX в.

Чертеж № 1 посвящен реконструкции алтарной преграды на момент сооружения собора. Основным вопросом данного этапа является вопрос о размерах и форме перекрытия «царской арки». Далее следуют вопросы, касающиеся стесанных лопаток и капителей, формы и конструкции архитрава (т.е., вопросы, уже поставленные в публикации Бетина и Шередеги). Параллельно реконструкции самой преграды автором предлагается примерная схема ее первого иконостаса (по древней терминологии, деисуса) и делается попытка выяснения его крепящей конструкции.

Алтарная преграда Рождественского собора выстроена вприкладку к восточным столбам собора, на общем с ними полубутовом основании (установлено Пустоваловым), заподлицо с их западными гранями, из блоков нерегулярной формы размером ок. 0,4 м, и сохранила остатки «царской арки», следы четырех лопаток и некогда накрывавшего их архитрава. Эти элементы были достаточно подробно описаны первыми исследователями памятника. Пустовалов добавляет к этому описанию обнаруженный им на крышке архитрава след первой иконостасной конструкции: аккуратный паз впритык, возле северного столба.

Прежнее и новое описания не во всем совпадают. Предшественники Пустовалова характеризуют данное звено преграды как сплошную стенку с плоскими лопатками («плоскими полуколоннами»), одноярусными капителями в форме «гуся» и выступающим архитравом-карнизом неизвестного профиля. «Царскую арку» первые исследователи считали растесанной в ширину и высоту.

Последний момент чрезвычайно важен. Пустовалов видит более точно. Ширина дверного проема «царской арки» – 1,3 м – на самом деле изначальная. Данный факт порождает практически неразрешимые реконструкторские проблемы. Бетин и Шередега считали проход в алтарь арочным и низко расположенным. В действительности, подлинные остатки древней дверной четверти расположены столь высоко, что перекрыть ее аркою в границах архитрава – невозможно. Свод арки поднимется в этом случае выше архитрава, как во множестве алтарных преград Сербии и Кавказа. Поскольку ничего подобного дошедшие до нас каменные русские алтарные преграды не знают, исследователь (может быть, впервые в отечественном искусствознании) принимает нестандартное решение: он берется доказать, что «царская арка» вообще не перекрывалась камнем (подобные системы в архитектуре, по крайней мере, XVI-го в. известны), а была в месте прохода в алтарь просто «разомкнута». Свою мысль он доказывает следующим образом.

В 70–80-е гг. в Звенигородский музей был доставлен из Успенского собора на Городке плоский орнаментированный блок белого камня размером 72х42х24 см, прямоугольной конфигурации, с двумя обработанными – длинной и короткой – боковыми сторонами. Орнаменты блока из сплетенных пальметт тождественны по исполнению и по рисунку крупномасштабным орнаментальным поясам звенигородских соборов. Они вырезаны вглубь, охвачены по краю лентою канта 5 см и несут следы изначальных побелок.

На одной из постелей блока грубо вырублено начало некоего «сходящего на нет» лотка позднего происхождения, чем-то напомнившего автору исследования паз крепления иконостаса на алтарной преграде Рождественского собора. На орнаментированный блок из Успенского собора исследователи обратили внимание уже давно; он был известен, в частности, Б.А. Огневу, сделавшему с него чертеж и великолепный аксонометрический рисунок. Блок длительное время находился в жертвеннике собора, затем много лет стоял на паперти, где его неоднократно видел рецензент. Ни принадлежность камня Успенскому собору, ни его датировка концом XIV в. ни у кого до сих пор не вызывали сомнений. Общий характер орнаментов и близкая обоим соборам дата – вот все, что сближает блок с архитектурою монастырского собора.

Не считаясь с этими хорошо известными ему фактами, исследователь атрибутирует блок Рождественскому собору и высказывает (как нам кажется, в излишне категорической форме), что он есть ни что иное, как дошедший до нас фрагмент архитрава разомкнутой в месте дверного проема алтарной преграды – от одного из двух ее полностью разобранных простенков, северного или южного. (Между прочим, исследователь не замечает возникающего здесь противоречия: каким образом, при тотальной стеске архитектонического декора преграды какая-либо его часть вообще могла столь счастливо сохраниться? Ведь ясно, что стесывались все три простенка одновременно).

Таким образом, Пустовалов решает проблему перекрытия «царской арки» и связанную с нею проблему утраченного архитрава радикально и совершенно по-новому, и в этом качестве его идея заслуживает всяческого внимания. Но он совершенно неправ, вводя в контекст исследования без должной критики предмет, никакого отношения к монастырскому собору явно не имеющий! Ведь орнаментированный блок имеет, как никак, паспорт (последнее исследователь, кстати, утаил от читателя) и его предполагаемое таинственное перемещение из монастыря в Звенигород на Городок требует хотя бы рабочей гипотезы, – как и при каких, например, условиях это могло произойти? Это во-первых. Во-вторых, нет никаких веских доказательств, что данный блок служил в какой-то момент именно архитравом – по предложенной схеме, что он атрибутируется сам по себе правильно.

В Успенском соборе на Городке алтарная преграда была, как известно, деревянной. С другой стороны, именно при Успенском соборе любители древностей, начиная с И.М. Снегирева, издавна находили фрагменты резного белого камня, архитектурные обломы и пр., но, за исключением археолога А. Юшко, не сумели ни верно передать их формы, ни, тем более, сохранить сами камни для истории.

Само нахождение на территории памятника белокаменных архитектурных фрагментов также не может считаться неожиданностью, поскольку в стенах Успенского собора, помимо основной, было еще четыре придельных церкви – одна в дьяконнике Св. Георгия и три, неизвестного посвящения, на полатях. Эти церкви были с течением времени упразднены, стенки их разломаны, материал их утилизирован причтом. Неизвестные нам малые формы могли быть и в алтарях собора.

Наконец, третье и главное: толщина блока почти на 10 см меньше толщины стесанного на алтарной преграде Рождественского собора архитрава (34 и 24 см).

Из сказанного следует, что переадресовка блока монастырскому собору произведена некорректно. Это – прискорбный недосмотр, весьма подрывающий выдвинутую исследователем интересную гипотезу.

И последнее. Гипотеза завершения алтарной преграды «орнаментированными плитами» (позволим себе так выразиться) недостаточно продумана в конструктивном отношении: как и на что будет опираться свес плиты в начале прохода возле царских врат? Или аналогичные свесы плит в боковых простенках, где исследователь, к нашему удивлению, подставляет лопатки только в середине звеньев архитрава? И как при этом должна была перекрываться со стороны алтаря «распалубленная» часть дверного проема? Ведь за четвертью в 25 см есть сохранившиеся ин ситу дверные откосы, как две капли воды напоминающие дверные откосы древнерусских памятников архитектуры вообще. Присутствие «дверной» четверти «с рассветом» на царских вратах мы объяснить без консультаций со специалистами не беремся. Вопрос этот требует специальной проработки, поскольку царские двери в памятниках XVI–XVII вв. вешались уже не в каменные четверти, а в специальные деревянные, расписанные священными изображениями, закрепляемые в самом проеме. У нас же пока получается, что полотна царских дверей висели, как обычные двери, на подставах.

Вопрос, таким образом, остается открытым. Поскольку зондирование со стороны алтаря, алтарной стенки (она покрыта поздней штукатуркой) не проводилось, мы обречены теперь теряться в догадках.

И все же, несмотря на все натяжки и упущения, исследователь прав в том, что не видит возможности перекрыть проход в алтарь аркою, проходящею под архитравом. Этот его вывод заставляет задуматься, и теперь мы готовы поставить вопрос по-другому: не была ли «царская арка» Рождественского собора своего рода порталом, «триумфальной аркой»? Не поднимался ли ее архивольт над линией архитрава дугой, как в иных алтарных преградах православного Востока? Другие варианты ответов на поставленные исследователем вопросы нам пока не приходят в голову.

Увлекшись идеей орнаментированной плиты-архитрава, Пустовалов недостаточно внимательно отнесся к реальным остаткам архитрава подлинного. Между тем, заключенная в них информация говорит как раз в пользу конструкции архитрава, предложенной его предшественниками. Исследователь не обратил внимание на две совершенно идентичные вставки в местах примыкания звеньев архитрава к восточным пилонам собора. Эти вставки (сейчас, после стески профильной части, это узкие полоски белого камня, хорошо видимые на всех фотографиях) – суть хвостовые части специальных креповок, посредством которых фигура архитрава креповалась на западных плоскостях восточных столбов.

В каменотесном мастерстве есть два способа прикладывания профилированной карнизной формы к уже выложенному монолиту: посредством выдалбливания выемки в готовом раскрепованном блоке (при этом вероятен нечаянный скол готовой креповки), и способом вставки отдельной легко вытесываемой «угольной» крепованной детали с равновеликими по массам концами, которая в случае неудачи легко тут же заменяется. Полная симметрия сохранившихся после стески притертых к столбам конструктивных элементов свидетельствует в пользу этого приема. Последнее означает, что архитрав алтарной преграды креповался на столбы, т.е. это был прогнозируемый Бетиным и Шередегой профилированный карниз-архитрав.

Вопрос о профиле стесанного архитрава Бетин и Шередега оставили открытым, однако выбор профиля для памятника начала XV в. не столь уж велик. Это могли быть или профилированный «гусь», или «выкружка», однако использование «гуся» (как это было в Воскресенском соборе конца XV в. в Волоколамске) по-видимому, исключается, поскольку форму «гуся» уже имели капители лопаток. Остается «выкружка». Форму «выкружки» в иконостасах мы встречаем в деревянных корунах над царскими вратами (в том числе над царскими вратами самого Рождественского собора; коруной увенчаны в соборе и иконы местного ряда). На «выкружку», как нам кажется, указывает след древней подтески в архитраве над правой стороне от царских врат, сразу над колонкой (в этом месте был написан нимб первого справа преподобного).

Совершенно нельзя согласиться также с тем, как автор реконструирует на чертеже профиль стесанных лопаток. Это были, конечно, не «полуколонки» в буквальном смысле слова (т.е., циркульной формы), а плоские пилястры, как мы это видим на многочисленных памятниках XV–XVI вв. Исследователь на протяжении всего исследования почему-то вообще игнорирует так называемые «поздние аналоги» своего памятника, – в первую очередь, целиком сохранившуюся алтарную преграду Московского Успенского собора 1479 г., имеющую точно такие же колонки, но уже без архитрава, поскольку на них изначально опиралось нижнее тябло соборного иконостаса.

Достижением Пустовалова-исследователя является обнаружением им следов базочек под лопатками, которые, как доказано, устанавливались на небольшой солее-приступке, вприкладку к преграде и впритеску к ней.

Выше уже говорилось о другом вкладе автора в изучение алтарной преграды – об отмеченном вертикально выдолбленном пазе на крышке архитрава, впритык к северному столбу. Это место крепления неизвестной деревянной конструкции первого соборного деисуса. Пустовалов предполагает, что посредством деревянного шпунта здесь крепилось лежавшее на архитраве тябло, и что первый деисус в этом пролете размещался только между восточными пилонами. Но данная гипотеза верна только при условии, что «царская арка» ничем не перекрывалась (или перекрывалась какой-то монолитной конструкцией в границах архитрава, что, как мы понимаем, маловероятно). В случае же, если «царская арка» имела вид церковного портала или «триумфальной арки», означенный паз должен был играть ту же роль, но уже для крепления более сложного, «ступенью», иконостаса.

Предлагаемую автором реконструкцию первого иконостаса Рождественского собора – в виде так называемого «разомкнутого деисуса» рецензент категорически не приемлет. Идею «разомкнутого деисуса» для наших древних памятников некоторое время тому назад печатно развивал Л.В. Бетин (ему вторил проф. М.А. Ильин). Ученым миром эта идея принята не была прежде всего потому, что не была доказана. Отдельные чиновые иконы, действительно, могут разделяться нейтральными столбиками, арочками и пр., но не другими священными сюжетами (в данном случае – триумфальными крестами, да еще написанными на левкасе). Теория «разомкнутого деисуса» родилась в 60-ые гг. нашего века из переживаемых наукой внутренних трудностей и является, по сути своей, лукавой попыткой обойти реальные противоречия исследовательского процесса. Век этой теории был краток, и она давно сдана в архив.

Далее Пустовалов трактует первый деисус собора как большой стоячий деисус «в рост». Но первые малые деисусы были поясными! В 1405 г. алтарная преграда Рождественского собора была убрана, вероятнее всего, по схеме, разработанной В.Н. Лазаревым, т.е. «темплона с малым на нем деисусом», а может быть, даже с неканоническим набором икон (причем в каждом нефе были или свои иконы, или свои деисусы, – последний вопрос изучен чрезвычайно слабо). Что касается деисуса «в рост» как такового, то взятый сам по себе он есть бесспорный знак «высокого» иконостаса, т.е. говорит о своей принадлежности принципиально другой схеме алтарного убранства, а именно той, что стала входить в практику церковной жизни как раз в «рублевскую» эпоху, в интересующие нас годы, и одним из первых памятников этого стиля стал, как известно, конкурирующий с Саввиным Троице-Сергиев монастырь! Само понятие «высокий иконостас», которым пользуется автор, говорит о наличии в нем трех, как минимум, рядов «деисусов» – апостольского чина, праздников и пророков, по классической, таким образом, схеме. Таким образом, выбор автором исследования для первого малого деисуса икон большого сплошного «в рост» деисуса противоречит истории и логике.

Второй исторический этап существования алтарной преграды связывается у Пустовалова с т.н. «первой росписью собора», с «первым письмом», осуществленным, согласно позднему источнику, в «великое княжение» Юрия Дмитриевича Звенигородского, т.е., в 1433–1434 гг. В качестве остатков этой росписи исследователь рассматривает и известные крупные фрагменты живописи на западных гранях восточных пилонов собора (симметричные композиции Триумфальных крестов на фоне Иерусалимской стены, парная фреска царей Константина и Елены и др.), и фреску с преподобными отцами восточного монашества на самой алтарной преграде, полагая, что они выполнены одновременно. В отличие от своих предшественников, Пустовалов устанавливает, что уничтожение архитектурного декора под роспись преграды происходило не в один, а в два приема: сначала были стесаны большая часть архитрава и прижатые к столбам лопатки (лопатки по сторонам царских врат с частью архитрава над ними были при этом сохранены), потом, много времени спустя, как доказывает исследователь, уже в эпоху Алексея Михайловича, были грубо, обухом, сбиты (не стесаны!) лопатки по сторонам царских врат, долгое время, в течение более чем двух столетий, служившие, таким образом, своеобразным обрамлением «царской арки». Первая стеска происходила синхронно с росписью преграды, вторая – в связи с устройством нового, во вкусе XVII в., иконостаса, с включением в него икон местного ряда, новых царских врат и т.д., т.е., в совершенно другую культурную и историческую эпоху. В том, что первая пара лопаток с архитравом стесывалась под роспись, Пустовалов абсолютно прав, а вот в том, что одновременно с этой росписью расписывались соборные пилоны (а значит, и весь собор), – определенно нет.

Последнему есть материальные свидетельства. Сохранившиеся на плоскости алтарной преграды остатки живописного левкаса отчетливо показывают, что стесывание лопаток и архитрава сопровождаются установкой в соборе перед алтарной преградой, в прижим к столбам, некого деревянного тябла, по всем признакам – нижнего тябла первого «от стены до стены» соборного иконостаса. Левкас с нимбами преподобных был притерт к этому тяблу снизу, подобно тому, как тот же левкас оказался притертым (что, кстати, отмечает в своем исследовании Пустовалов) по всей высоте – к оставленным нестесанными лопаткам по сторонам царских врат. Преподобные, – это видно даже на старых фото, – буквально «несли» тябло «на головах». Следы показывают, что первое тябло было установлено точно но линии обреза алтарной преграды, с опорою на остатки архитрава по обе стороны царских врат.

Из этого наблюдения возможен только один вывод: появление тябла «от стены до стены» в целиком расписанном соборе означало радикальную смену первоначальной алтарной декорации, смену стиля, новый образ алтаря. Отныне и навсегда огромные Триумфальные кресты на восточных пилонах (как и фрески равноапостольных царей Константина и Елены) навсегда закрывались иконами. Значит, живопись на восточных пилонах и живопись на алтарной преграде, вопреки Пустовалову, – разновременны. Напоминаем, что, согласно сказанному выше, тябло «от стены до стены» в уже расписанном сверху донизу соборе означает появление в нем не просто сплошного, но непременно высокого многотябельного иконостаса.

Теперь о датировке двух – большого и малого – соборных «писем». Пустовалов датирует первую роспись собора 1433–1434 гг. по позднему известию – опубликованной Г.И. Вздорновым записи сторожевского инока на полях богослужебной рукописи, где вскользь говорится о «первом письме» собора «при великом князе Георгии». Данное известие необходимо рассмотреть критически.

Нет сомнения, что сделавший запись инок хотя бы однажды видел перед собой целиком расписанный собор (запись палеографически очень точно датируется серединой XVII в., т.е., временем уничтожения первой соборной росписи) с ктиторской надписью, содержания которой мы, разумеется, не знаем, но в которой, вне сомнения, фигурировал князь Юрий Дмитриевич Звенигородский. При очередных ремонтных работах (не исключено, что как раз при устройстве царем нового иконостаса, в процессе демонтажа местного ряда), он увидел расписанную алтарную стенку и, естественно, связал эти явления между собой как явления одного порядка, не входя в детали, просто повинуясь здравому смыслу. Никакой особой надписи на фреске с преподобными, как мы понимаем, не было. О существовании в соборе двух левкасов инок знать, разумеется, не мог. Данный факт и сейчас лежит за пределами обычного понимания. Это уже область ученых изысков.

Итак, что могло быть в основной надписи? Точно ли Юрий Дмитриевич именовался в ней великим князем? От ответа на этот вопрос зависит датировка первой соборной росписи, да и все остальное. Ведь Юрий Дмитриевич мог титуловаться великим князем весьма непродолжительное время, только в последний год жизни – с 25 апреля 1433 г. по 5 июня 1434 г. (день смерти). Каким образом мог он так долго (и по какой причине?) откладывать роспись своей любимой звенигородской лавры – собора Рождества Богородицы, построенного ни много, ни мало – 30 лет тому назад? Он, уже давно расписавший и свой патрональный Успенский собор на Городке, и значительно позже построенную при его активном участии усыпальницу Сергия Радонежского? Понять это, буквально следуя источнику, невозможно.

Между тем, нарративный характер источника позволяет читать его по-иному. Поскольку запись сторожевского инока представляет собой известие позднее и неофициальное, есть все основания считать, что титул великого князя в этой литературного характера записи мог быть попросту «приложен» к памяти звенигородского князя, как-никак княжившего в уделе почти полвека (если брать от момента завещания его отца Дмитрия Донского – 45 лет), и действительно, закончившего жизнь великим князем. Это уже как бы прозвище, безусловно подобающее ему в данной ретроспекции, но отнюдь не факт. А потому мы думаем, что Рождественский собор мог быть расписан когда угодно, но только не в последний год жизни Юрия Дмитриевича Звенигородского. Например, где-то между 1405 и 1422 гг. (годом постройки собора и годом обретения мощей Сергия Радонежского и закладки посвященного ему каменного мемориала), т.е., во второе десятилетие XV в. Думаем также, что Рождественский собор был при этом расписан полностью вместе с архитектоническим нарядом алтарной преграды, позднее стесанным и сбитым вместе с первой росписью.

Стеска и вторая роспись преграды происходила, как сказано, синхронно с установкой в соборе первого сплошного высокого иконостаса. Когда это могло произойти? Ответить на этот вопрос в общих чертах возможно.

Первый высокий иконостас появился в уделах в 1425–1427 гг. в соборе Троице-Сергиева монастыря, при гробе преп. Сергия Радонежского, и в нем изначально было три тябла. Связь обоих монастырей через память преподобных Сергия и Саввы и через общего ктитора, Юрия Дмитриевича Звенигородского, – культурный и исторический факт. Каменный собор над гробом Сергия Радонежского был построен коалицией князей с Юрием Дмитриевичем во главе, по типу собора над мощами Саввы Сторожевского, явно в подражание последнему, но уже в ином культурно-историческом контексте, в иных формах и традициях. Его утвержденный на голой алтарной преграде трехтябельный, до сводов, иконостас – произведение абсолютно новаторское, смелое и безусловно потрясшее современников. После его создания архаичные принципы алтарного убранства звенигородского собора должны были потерять свою привлекательность, и перестройка иконостаса Саввинского мемориала сделалась неизбежной. Новый большой иконостас для собора Саввы Сторожевского мог быть написан в ближайшие после постройки собора Троице-Сергиева монастыря годы, т.е. после 1427 г., вероятно, еще при жизни Юрия Дмитриевича. И хотя иконостас этот до нас не дошел, следы его не потеряны для науки.

После войны в Рождественской слободе Савво-Сторожевского монастыря среди церковной рухляди Н.И. Померанцевым была найдена икона Рождества Христова из его праздничного ряда (сейчас в Третьяковской галерее), позднее, уже в другом месте, – еще одна. Письмо икон чрезвычайно близко письму троицкого иконостаса (т.е., это – 20-е гг. XV в.), размер ок. 73х55 см эквивалентен трансепту Рождественского собора, в праздничном ряду которого иконы стояли, разумеется, без столбиков, вопреки предлагаемым поэтапным реконструкциям Пустовалова. Поскольку Пустовалову об этих иконах и о гипотетическом первом иконостасе ничего, как мы понимаем, известно не было, предлагаемые схемы реконструкций II и III этапов подлежат безусловному пересмотру. Они неверны фактически. Достаточно сказать, что появление первого высокого иконостаса в Рождественском соборе исследователь относит ко времени канонизации преп. Саввы Сторожевского, т.е., к середине XVI в. (чертеж-схема № 3). Налицо вольный или невольный разрыв с современной научной традицией. В этих условиях для обоснования новой точки зрения требуется более солидная аргументация.

Существенным недостатком предлагаемых этапов реконструкции (а в какой-то степени и всей работы) является немасштабность и грубость в передаче иконографических сюжетов на чертежах-схемах II и III. И это при том, что сохранившиеся фрагменты древней живописи всех трех регистров были прекрасно обмерены, т.е., строжайшим образом зафиксированы автором и его бригадой! Этот ничем не спровоцированный демонстративный уход автора от «реальности» в «условность» производит странное впечатление. Ведь не только архитектурные массы храмового интерьера, формы алтарной преграды, сечение, высотные отметки и разметка тябел (все это скрупулезно учитывается в исследовании Пустовалова), но и самые живописные иконные композиции, масштаб отдельных священных изображений, их ритм, движение, силуэт, – составляют строй и душу изучаемых средневековых архитектурно-живописных композиций. Вместе с линиями разгранки (это автор, кстати, понимает!) они полноценно организуют церковный интерьер, и эти элементы иной раз более информативны, чем архитектура малых форм, составляющая непосредственный предмет исследования автора. Так обе живописные композиции гигантских Триумфальных крестов на западных плоскостях восточных пилонов имеют явную визуальную тенденцию опуститься ниже отметки алтарной преграды, что более соответствует нашему, а не пустоваловскому видению исторических этапов преобразования преграды.

Пытаясь дезавуировать эту создающую ему известные трудности тенденцию, Пустовалов передает обе композиции без какой-либо связи с их реальными пропорциями, попросту фантастически. Обе они искусственно укорочены, кресты изображены без Иерусалимской стены, трость и копие водружены неправильно (на подлинниках они поднимаются, по-видимому, из-за стены, а не растут из Голгофы), отсутствует обязательный для этого времени регистр с полотенцами и пр. И все это – чтобы вписаться в схему, все это – ради соединения крестов с преподобными через придуманную автором линию разграничения. А чего стоят сами фигуры сбившихся в стайку преподобных!

Мы уверены, что если бы автором на этой стадии работы были приняты во внимание реальные пропорции Триумфальных крестов, противоестественное и исторически неверное соединение крестов и преподобных попросту не состоялось бы, и автор сам вовремя пересмотрел бы свои взгляды. Разумеется, последнее не поздно сделать и сегодня.

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

НА СТРАНИЦУ «НАУЧНЫЕ ТРУДЫ В.В. КАВЕЛЬМАХЕРА»

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора, источник и сайт запрещено.